Круг

И когда Муню выперли с четвертой работы, он всерьез задумался о несовершенстве мира. На четыре дня он впал в депрессию, сидел на диване в черных рейтузах и тельняшке и смотрел в пустой экран телевизора: кабельное отключили за неуплату. Мунина жена, Катя, утром кормила мужа, уходила на работу, вечером приходила, разогревала ужин, Муня каждую третью ложку проносил мимо рта. Словом, страшное дело.

На пятый день Муня встал с дивана, героическим усилием воли снял рейтузы, натянул приличные брюки и пиджак и вышел. И сразу наткнулся на вывеску - "Наличные за золото". Это вы думаете, что таких совпадений не бывает, но в этой жизни случаются даже розовые слоны, так что Муня и вовсе не удивился. Совпадение, собственно, было в том, что у Муни как раз имелся семисвечник - семейная реликвия, не шутки. Самое удивительное в этой истории - то, как Муне удалось свой артефакт протащить через таможню. Люди, которые Муню хорошо знали, относили это на счет его вечного дурацкого везения. У Муни даже лицо было такое - открытое и доверчивое, как будто вечно в ожидании хороших новостей. Впрочем, Мунина открытость миру хорошо уравновешивалась спокойной основательностью его жены.

Катя была нееврейка, так что одна половина Муниной родни считала ее - ну, понятно, кем. Другая же половина знала, как сильно Муне нужна твердая рука, и уж своя - не своя, не так важно.

По приезде Муня с Катей жили у одного сефарда, старого знакомого Муниного дяди. Дядя был известный в Иерусалиме юрист. В минуты печали Муня нередко восклицал:

- Ах, зачем я не поехал в нашу благословенную страну!

Подразумевалось, что в благословенной стране дядя поможет и устроит. Но Катя не хотела ехать туда, где кто-то стреляет, и что-то взрывается. Муня ей хорошо и логично возражал, что и в Нью-Йорке постреливают, а в Чикаго так и вообще, да и в принципе жить страшно и опасно.

Дядин знакомый позволил Муниному семейству жить у него в бэйсменте, жена его нашла работу для Кати, а сам знакомый для Муни. Катя на той работе и осталась, а Муня - смотрите выше. У Муни со знакомым случались споры на религиозной почве, но Муня не знал Тору так хорошо, как старый сефард, да и характер у него был драчливый и нетерпимый. Если бы не Катя, споры эти могли бы закончиться для Муни весьма неблагоприятно.

А потом они и вовсе переехали, но штука в том, что семисвечник остался в бэйсменте у сефарда - ну, вот так по-дурацки вышло. Муня посверлил вывеску взглядом, прикусил ус - образно говоря, конечно, потому как никаких усов у Муни не было, и решительно зашагал в осторону автобусной остановки, вспомнил внезапно, что месяцный проездной истек, а четвертаков нет, да и вообще денег нет, и так же решительно прошагал мимо остановки.

Сефард был дома, а Муня, конечно, тихо надеялся на обратное, но нельзя иметь все и сразу, поэтому он улыбнулся хозяину и изложил цель визита. То есть, хотел изложить, но вдруг стало ему как-то стыдно, и он смутился, и промямлил что-то о вере предков и обращении к истокам, и отдали Муне его реликвию. Всю дорогу обратно он что-то маялся и будто тосковал о чем-то, на сам не знал - о чем, и чудилось, что когда-то уже были в нем эти сомнения, и так же бурлило и жгло.

А в ммагазине Муне сказали, что семисвечник бронзовый, но - послушайте, ведь это антиквариат, редкая вещь, есть одно местечко. И Муня направил стопы в местечко, где худой, иссохший человек с цепким взглядом осмотрел семисвечник, прицокнул языком и предложил Муне хорошую сумму. И Муня согласился, хотя внутри его что-то жгло и томило.

Вечером он сидел тише обычного и к ужину не притронулся. Катя ни о чем не спросила, потому что она была из тех сильных молчаливых женщин, которые не задают своим мужьям лишних вопросов.

На третий день после продажи семисвечника Муня нашел работу - ему позвонили, сказали, что слышали о нем хорошее от того-то и того-то, и не хотел бы он соединиться в труде? Муня снова встал с дивана, надел рабочие брюки и вышел.

И снова стало у них в доме денежно, но Муня все сох и чах, стали ему сниться сны, от которых он просыпался, плача, как маленький ребенок. И Катя успокаивала его, уговаривала, но жжение не проходило.

Тогда Муня пошел к старому сефарду, посмотрел тот на исхудавшего Муню и молча отвел его на молитву. Муня стал молиться - истово, страстно, но легче ему не делалось.

Он вернулся к худому человеку с хитрыми глазами, но Мунин семисвечник купили, и вот тогда Муне сделалось страшно от вселенской несправедливости, и задумал он вешаться, пришел домой, деловито осмотрел крюк от люстры, споро и хозяйственно приделал веревку, подумал о детях, о Кате - снял веревку, да нечаянно вместе с веревкой сорвал люстру.

В Мунином доме в принципе водились инструменты, но Муня давно за них не брался, он залез в кладовку, в сервант, наконец, во встроенный шкаф, где Катя хранила абрикосовое и всякое другое варенье, которое ей присылала мама из Краснодара. И вот там, аккурат между вишневой наливкой и солеными помидорами стояла Мунина семейная реликвия.

Муня сел на пол и заплакал - тихо и с чувством. Так Катя его и нашла, а Муня - Муня плакал от осознания того, как все бесконечно справедливо и правильно устроено в этом мире, от того, что когда-то он принял единственно верное решение. Круг замкнулся: пятнадцать лет назад Муня женился вопреки желанию семьи, привел в свой дом гойку, чтобы та по прошествии стольких лет вернула Муню в лоно семьи и утешила его сердце.

И Муня теперь очень спокоен и религиозен, бережет свой семисвечник и свою Катю. И больше не сетует на то, что не уехал в благословенную страну Израиль, потому что здесь, в дерганной этой эмигрантской стране, обрел он покой, есть у него здесь и Катя и семисвечник, и Муня не может разорваться на две части - он ведь живой человек.

• АИССА - здоровье и валеология - Эмоциональный интеллект